I
Представляется не требующим специального обсуждения тезис, что сформулированный в названии статьи вопрос является теоретическим. Речь в данном случае идет об отнюдь не простом феномене духовной жизни, а главное – не о его внешних проявлениях, а о его сущностной специфике. Вместе с тем, чтобы решить этот вопрос, необходимо, на наш взгляд, обратиться к соответствующему эмпирическому материалу, к фактам. Конечно, это – специфические факты, а именно, – артефакты, факты созданные людьми, причем созданные в результате особой человеческой деятельности, каковой является вся сфера духовной жизни человека. Тем не менее продукты этой стороны жизнедеятельности человека имеют место быть независимо от того, хочет кто–либо признавать их или не хочет, делает он их объектом своего внимания или не желает делать. Если эти продукты объективированны, в нашем случае – воплощены в философские тексты, они образуют область особой реальности, которая доступна эмпирической констатации и эмпирическому исследованию.
Первое, что следует отметить в рамках такого, так сказать, теоретико–эмпирического подхода к проблеме специфики философии – это факт многовариантности употребления термина “философия”.
Мало того, что продукты деятельности тех, кого традиция причисляет к философам и которых можно назвать профессиональными философами, образуют поразительно богатое многообразие учений, систем, теорий, и это делает чрезвычайно сложной задачу выявления в них того общего, что позволяет относить их к философии и что составляет специфику философии. Этот термин – философ, используют еще и совершенно произвольно и притом в широком спектре эмоционально–оценочного сопровождения его использования – от презрительной, а зачастую и уничижительной, до почтительной, а иногда даже и хвалебной, оценки того, кого удостаивают отнесения к философам.
Разумеется, этот последний вариант употребления слова “философия” можно было бы оставить в стороне как метафорический и к сути дела не относящийся, в определенном смысле слова как профанный, а иногда и профанирующий занятие философией. Это позволило бы сосредоточиться на задаче выявления специфики философии как области профессиональной деятельности. Такое сужение задачи правомерно. Несколько позднее мы именно так и сделаем. Однако и внимание к факту профанного употребления слова “философия” имеет определенный смысл. Оно помогает осознать, что профессиональная философия как часть более широкой сферы общественного сознания связана с этой сферой, можно сказать, кровнородственными, генетическими отношениями. И сколь бы близким или, напротив, далеким ни было это родство с такими членами указанного большого “семейства”, как мифология, религия, искусство, мораль, правосознание, политическое сознание, наука, обыденное сознание, нам представляется немаловажным, что внимание к профанному употреблению слова “философия” не дает забыть об этом родстве и тем самым помогает выполнить задачу, в методологическом плане весьма полезную для поиска решения проблемы специфики философии, а именно, оно помогает определить отправную точку такого поиска, а также его направление. Если продолжить использование геометрических аналогий, можно сказать, что рассмотрение профанного употребления слова “философия” помогает задать исходное разделение того пространства, в котором следует вести поиск решения проблемы специфики философии: философия как занятие профессионалов – все остальное, что подпадает под профанное обозначение философии. Первый шаг по структурированию пространства профанного употребления слова “философия” не составляет особого труда. Для этого достаточно воспользоваться понятием “формы общественного сознания”. В поле нашего зрения попадают религия, искусство, мораль, наука и т.д. за исключением, разумеется, философии как области профессиональной деятельности философов. При этом не следует упускать из виду и такую специфическую область, как обыденное сознание, поскольку и продукты мыслительной деятельности его носителей тоже иногда характеризуются как “философия” в профанном употреблении этого слова.
Теперь задача состоит в выявлении того общего, что побуждает иногда называть “философами” как людей, специализирующихся в какой–либо из областей духовной деятельности, за исключением, как сказано только что, профессиональной философии, так и носителей обыденного сознания. Это общее сводится, на наш взгляд, к двум моментам: во–первых, к склонности к теоретизированию, но не ко всякому теоретизированию, а к теоретизированию, во–вторых, на уровне обращения к тому, что можно обозначить как мировоззрение, мировоззренческие вопросы и т. п.
Так как понятие мировоззрения является весьма важным с точки зрения того, о чем будет идти речь во всей данной статье, уместно сразу же определиться с его содержанием, разумеется не во всем его богатстве, а только в самых существенных его сторонах, представляющих для нас определенный интерес. Под мировоззрением мы будем иметь в виду достигшую определенного уровня системности совокупность воззрений того или иного субъекта (отдельного человека, какой–либо общности людей) относительно мира как некоторой целостности, себя и своего места в мире. Мы исходим также из того, что мировоззрение, с одной стороны, определяется всем многообразием реальных отношений его носителя к окружающей его действительности, его положением в мире, теми возможностями и перспективами, которые открывают перед ним состояние дел в мире и его положение в нем. Вместе с тем само мировоззрение выполняет важную функцию в организации отношений его носителя с миром и его отношения к самому себе, поскольку наличие у него того или иного мировоззрения существенно влияет на такие особенности этих отношений, как активность, избирательность, направленность, целостность и т.п. Резюмируется мировоззрение в картине мира и в системе основополагающих для его носителя ценностных ориентаций.
Особо следует подчеркнуть значимость для структуры мировоззрения ценностных ориентаций его носителя. Главным образом именно они не только выполняют роль основных скреп мировоззрения, но и образуют его скелетно–опорную систему, обеспечивая мировоззрению определенный уровень структурной организации и целостности, т. е. системности.
Дело в том, что ценностное сознание по самой своей природе является систематизирующим, упорядочивающим отношения его носителя как к внешнему миру, так и к себе самому. Основу ценностного сознания составляют особые духовные образования – ценности, или ценностные ориентации. А они есть выражение предпочтений носителя ценностного сознания и, соответственно, образуют иерархически организованные структуры. Связаны они между собой отношениями не только координации, но и субординации. Предпочтение, отдаваемое кем–либо чему–либо, есть в некотором смысле возвышение им этого последнего над всем остальным, проявление того, что оно составляет для него нечто особо значимое по сравнению со всем иным. Тем самым осуществляется ранжирование субъектом одновременно и мира объектов его заинтересованного внимания, и его отношений к ним.
Ценностное сознание не имеет, таким образом, ни исключительно объектную, ни исключительно субъектную направленность. Его направленность специфическая, а именно, — субъектно–объектная [1, 63 слл.]. Оно выражает особый, несводимый ни к каким иным, способ отношений между субъектом и объектом. Это — не материально–практическое, а духовное отношение. Оно не есть чисто познавательное отношение, цель которого – максимально возможная объективность знания об объекте или, другими словами, максимально возможная степень преодоления его субъективности, минимизация его зависимости от познающего субъекта. Напротив, ценностное отношение – это такое субъект–объектное отношение, в котором главным выступает значимость объекта для субъекта с точки зрения потребностей, интересов, идеалов именно субъекта. С учетом этого обстоятельства понятно, что ценностное сознание не менее связано с практикой, чем познание. Как подчеркивал в свое время В.И.Ленин, практика есть не только критерий истины, но и “определитель связи предмета с тем, что нужно человеку” [2, 290].
Будучи иерархически упорядоченной, система ценностей составляет для ее носителя основу тех оценок, которые он дает не только внешнему миру и всему, что в нем привлекает его внимание, но и себе самому, в том числе своим переживаниям, желаниям, помыслам, состояниям, действиям и т.п. Словом, поскольку ценностные ориентации действительно есть концентрированное выражение отношений человека к миру и к самому себе, они в значительной мере определяют содержание мировоззрения. А в силу того, что по самой их природе их взаимоотношения между собой есть отношения иерархически ранжированные, они, принадлежа к базисным структурам мировоззрения, обеспечивают этому последнему и такую важнейшую составляющую его специфики, как системность, даже тогда, когда другие системообеспечивающие факторы (прежде всего – логически выстроенное знание человека о мире, себе и своих взаимоотношениях с миром) еще не играют сколь–нибудь заметной роли.
Если религиозный деятель, деятель искусства, ученый и т.д. пытается теоретизировать на уровне обращения к мировоззренческим вопросам, даже если такие его попытки и остаются связанными с его профессиональными интересами, все же при этом он не может не выходить за их рамки. Для спецификации такого теоретизирования и считается пригодным слово “философия” в том его употреблении, которое мы обозначили как профанное. Если попытаться сформулировать его суть, то можно сказать, что это – мировоззренческое теоретизирование. Но при этом следует специально подчеркнуть, что речь идет только о теоретизировании, то есть о таком размышлении, которое использует некоторые приемы теоретического уровня научного познания, но вовсе не обязательно приводит к созданию того, что можно было бы хотя бы в грубом приближении квалифицировать как теорию. Но поскольку даже теоретизирование предполагает использование приемов, выработка которых или осуществляется в рамках теоретического уровня научного познания, или подготавливает становление науки и достижение ею этого ее уровня, философия даже в профанном ее понимании оказывается в таких своеобразных, надо признать весьма близких, “родственных” связях с наукой.
Что же касается второй стороны, составляющей основание для профанного использования термина “философия”, а именно, того, что теоретизирование должно касаться вопросов мировоззренческого уровня, то следует иметь в виду, что мировоззренческий уровень достигается общественным сознанием и на таких стадиях развития общества, когда не только о науке, но и о сколь–нибудь отдаленных ее предпосылках разговор вести еще слишком рано. Да и тогда, когда сформировались и наука, и философия, мировоззренческие искания продолжают оставаться характерной особенностью духовной жизни в рамках всех форм общественного сознания, равно как и в рамках обыденного сознания. Особенно интенсивно они осуществляются в рамках религии, искусства, морали, политического сознания, правосознания, т. е. форм сознания, специфика которых во многом определяется тем, что они суть формы главным образом ценностного сознания. Напоминание обо всем этом небесполезно, чтобы не остался вне нашего поля зрения тот важный для нас сейчас факт, что мировоззрение формируется и функционирует и помимо науки и философии. А помнить об этом нам сейчас важно для того, чтобы не упустить из виду, что философия, хотя и связана теснейшим образом с мировоззрением, но есть и весьма поздний, а главное – и специфический продукт общественного сознания даже в ее отношении к мировоззрению.
Чтобы эту ее специфику раскрыть, необходимо далее обратиться уже не к профанному употреблению слова “философия”, а к философии как к продукту деятельности профессионалов. Именно они своей профессиональной деятельностью и создают то, что называется философией в собственном смысле слова. С этой точки зрения специфика философии есть продукт деятельности философов. И в этом плане философия ничем не отличается от любой другой науки и вообще от любой формы человеческой деятельности. Вспомним известное шуточное определение специфики физики: физика – это то, чем занимаются физики. Разумеется, никакое это не определение. Но в этой шутке заложена методологически важная мысль. Применительно к нашей проблеме специфики философии эта мысль состоит в том, что ее решение должно опираться на “эмпирический” подход, основанный на изучении наличных, “эмпирически” данных форм бытия философии. Это дает нам ключ к раскрытию содержания понятия “философия”, к пониманию специфики философии. Если мы сумеем воспользоваться им, мы и реализуем заявленный с самого начала теоретико–эмпирический подход к проблеме специфики философии, и одновременно конкретизируем его. Действительно, чтобы понять то, чем профессионально заняты философы, необходимо изучить эту их деятельность, причем изучить деятельность не отдельных, пусть и самых видных, философов, а деятельность их всех, т.е. изучить историю философии, ибо эмпирическое бытие философии исторично.
Таким образом, проблема специфики философии – это прежде всего историко–философская проблема, а история философии есть тот эмпирический базис, на который только и можно опереться, решая эту теоретическую проблему.
Здесь, правда, нельзя забывать о следующем обстоятельстве. Когда мы говорим об истории философии, мы просто следуем определенной традиции, которая относит к философии те или иные продукты духовной деятельности. Мы отдаем себе отчет в том, что решение вопроса о том, относить или не относить их к философии, оказывается зависимым от согласия между носителями данной традиции, а потому не может не быть весьма условным. К тому же такое согласие может нарушаться, а если оно затем восстанавливается, то происходит это уже на новой основе, что делает эмпирический базис решения нашей проблемы изменчивым. Но, во–первых, иного, более надежного эмпирического фундамента для такого рода теоретической работы, на наш взгляд, просто нет. Поэтому не исключена, по меньшей мере, абстрактная возможность того, что обогащение этой традиции в будущем приобретет такие формы, что потребуется определенная корректировка того вывода о специфике философии, который можно сделать на основании имеющегося сейчас историко–философского материала. А это, в свою очередь, может потребовать расширения также и материала, имеющегося в нашем распоряжении, например, за счет произведений тех авторов, деятельность которых мы не включаем в историко–философский процесс, но в которых смогут увидеть своих идейных предшественников будущие авторы, которых будущая традиция отнесет к философам. Не исключена также и возможность сужения этого материала. Исторический опыт говорит об этом самым недвусмысленным образом. Вспомним, что еще И.Ньютон относил физику к натуральной философии, назвав свой известный труд “Математические начала натуральной философии”, а теперь мы отнюдь не склонны относить его механику к философии.
Во–вторых, когда речь идет о традиции, нельзя также забывать, что она не только изменчива во в